– Спасибо. Я пью только воду.

Сослуживцы в уголовной полиции подтрунивали над Кавром, над тем, что он не пьет, не подозревая, как это жестоко с их стороны: у Кавра была больная печень.

– А вы, комиссар?

– Не откажусь!

Никто больше не произнес ни слова. Казалось, они играют в какую–то странную игру, нечто вроде молчанки. Альбан залпом выпил арманьяк и налил себе еще. Он до сих пор так и не сел и, стоя у книжной полки, время от времени поправлял то одну, то другую неровно стоящие книги.

– А между прочим, месье, – вдруг спокойным, ледяным тоном сказал Кавр, обращаясь к Гру–Котелю, – ведь вы в своем доме…

– Простите, не понимаю…

– Я хочу сказать вам, что вы имеете право принимать в нем кого вам заблагорассудится. И я желал бы побеседовать с вами без комиссара. Если же его общество вас больше устраивает, я готов удалиться и назначить вам свидание на завтра.

– Иными словами, инспектор вежливо предлагает вам одного из нас выставить за дверь, – объяснил Мегрэ.

– Господа, к чему этот разговор! Ведь в общем–то я не имею никакого отношения к этому делу. Как вы знаете, когда парень погиб, я был в Ла–Роше. Правда, я дружен с семьей Но. Часто бываю у них. Но что же делать, в такой дыре, как наш Сент–Обен, выбор знакомых весьма ограничен… – Вспомните апостола Петра!

– Не понимаю…

– Если вы будете продолжать в том же духе, вы в третий раз отречетесь от своих друзей до восхода солнца. Только бы туман дал ему взойти…

– Вам легко шутить. Однако войдите в мое положение. Меня принимают в доме Но. Этьен–мой друг, как видите, я от него не отрекаюсь. А что у них там произошло, я не знаю и знать не хочу. И не меня надо расспрашивать об этом деле.

– Может быть, мы достигнем большего, поговорив с мадемуазель Женевьевой? Как вы думаете? Кстати, обратили ли вы внимание, что сегодня вечером она смотрела на вас без особой нежности? Мне кажется, она что–то имеет против вас…

– Против меня?

– Это особенно было заметно, когда вы с такой грацией пытались вылезти сухим из воды, сунув мне счет из гостиницы. Мадемуазель Но нашла, что это не очень–то красиво с вашей стороны. Будь я на вашем месте, я побоялся бы, что она отомстит…

Альбан Гру–Котель рассмеялся неестественным смехом.

– Чепуха. Женевьева–очаровательное дитя, которое…

Мегрэ неожиданно решил идти ва–банк.

– …которое три месяца назад забеременело, – перебил он своего собеседника, глядя ему прямо в глаза.

– Что?.. Что вы говорите?

Кавр был так поражен, что с его лица сразу же слетело выражение самоуверенности, которое ни на минуту не покидало его весь день. Он посмотрел на Мегрэ с невольным восхищением.

– А разве вы, месье Гру–Котель, не знали об этом? – спросил Мегрэ.

– Что за намек!

– Это не намек… Я пытаюсь разобраться… Ведь вы тоже хотите, чтобы истина восторжествовала, не так ли? Давайте же в таком случае добиваться этого вместе… Месье Кавр уже получил в свои руки кепку со следами крови, которые свидетельствуют о том, что было совершено убийство… Кстати, где эта кепка, Кавр?

Но Кавр ничего не ответил и только глубже уселся в кресле.

– Хочу вас предупредить: если вы ее уничтожили, это вам дорого обойдется… А теперь, поскольку я чувствую, что мешаю вам, я вас покину… Надеюсь, месье Гру–Котель, я увижу вас завтра за обедом у нашего друга Но?..

Мегрэ вышел на улицу. Дверь за ним с шумом захлопнулась. У самого дома он увидел чью–то худенькую фигурку.

– Это вы, господин комиссар?

Луи! Наверно, из окна «Трех мулов» он увидел проходивших мимо Мегрэ и Гру–Котеля и пошел за ними.

– Знаете, о чем толкуют люди? Весь город об этом говорит, – голос Луи дрожал от возмущения и тревоги. – Будто они вас уговорили, и завтра вы уезжаете трехчасовым поездом.

А ведь был момент, когда Мегрэ именно так и собирался поступить!

7. Старая дева с почты

Мегрэ сейчас находился в таком состоянии, когда все чувства особенно обострены. Он только что вышел из дома Гру–Котеля и теперь вместе с Луи побрел в темноте сквозь туман, который прилипал к коже, как ледяной компресс. Сделав несколько шагов, он неожиданно остановился. – Что с вами, господин комиссар? У Мегрэ промелькнула одна мысль, и он теперь пытался вновь поймать ее нить, продолжая в то же время внимательно прислушиваться к тому, что происходит в доме Гру–Котеля. Оттуда доносились приглушенные голоса, срывающиеся на крик. Почему Мегрэ вдруг остановился посреди улицы? Это, видимо, напугало Луи, и Мегрэ понял почему: он походил на сердечного больного, которого приковала к месту внезапная боль. Но это не был сердечный приступ. Сейчас не до сердца! И все же Мегрэ отметил про себя:

«Испугался, принял меня за сердечника…» Позднее он узнал, что здешний врач умер от грудной жабы и местные жители за многие годы не раз видели, как он внезапно останавливался посреди улицы, прижав руку к сердцу. А в доме Гру–Котеля разыгрался скандал. Так, во всяком случае, можно было заключить по возгласам, которые доносились оттуда. Но Мегрэ уже не слушал, а Луи, считая, что теперь–то он понял, почему комиссар неожиданно остановился, весь превратился в слух. Но чем громче звучали голоса, тем неразборчивее были слова. Такую какофонию можно услышать, если завести патефонную пластинку, в которой дырка просверлена не в центре. Но Мегрэ застыл на середине улицы отнюдь не из–за того, что услышал бурную сцену, которая разыгралась в доме между Кавром и Альбаном Гру–Котелем. Когда он выходил из дома Гру–Котеля, у него промелькнула одна мысль. Даже, пожалуй, ее и мыслью не назовешь. Что–то туманное, до того туманное, что он сейчас с трудом пытался вновь вызвать в себе это ощущение. Порою какой–нибудь пустяк, а еще чаще едва уловимый запах возвращает нас на секунду в одно из мгновений нашей жизни. Все представляется настолько зримо, что у нас захватывает дух, мы хотим продлить это воспоминание, но напрасно, оно мелькнуло и исчезло, и мы уже не можем даже сказать, о чем только что думали. Мы тщетно ворошим память, не в состоянии объяснить, что же с нами произошло, и нам начинает казаться, что это отголосок смутного сна. Мегрэ помнил только одно: это произошло с ним как раз в тот момент, когда захлопнулась дверь дома Гру–Котеля. Мегрэ знал, что и Кавр, и Гру–Котель сейчас оба растеряны и взбешены. Между этими двумя людьми, которых случайно свела судьба, есть нечто схожее. Трудно сказать, что именно, но есть. Кавр, правда, не похож на старого холостяка, но сразу бросается в глаза, что это оплеванный, униженный, исстрадавшийся муж. Он очень завистлив, а зависть зачастую развивает в человеке весьма неприятные черты. В глубине души Мегрэ не питал к Кавру никакой злобы. Он боролся с ним, твердо решил одолеть его и в то же время жалел этого неудачника. Но что же общего между Кавром и Альбаном Гру–Котелем? Да, есть нечто такое, что объединяет этих совершенно разных по характеру, но одинаково антипатичных Мегрэ людей. Это, пожалуй, сказывается даже на их внешности. Оба они какие–то серые, словно покрыты пылью и изнутри, и снаружи. Кавр весь пропитан ненавистью к людям. Альбан Гру–Котель просто трус и подлец. Вся его жизнь зиждется на подлости. От него ушла жена и увезла с собой детей. Он даже не пытался поехать за ними, вернуть их.

Наверно, он и не страдает вовсе. Он живет только для себя. Денег у него нет, и он пригрелся в чужом гнезде, как кукушка. А когда с его друзьями стряслась беда, поспешил от них отречься. И вдруг Мегрэ вспомнил, что промелькнуло в его памяти в то мгновение, когда он так неожиданно остановился, – пустяк, небольшая книжечка, которую он увидел в руках Кавра, одна из тех гнусных порнографических книжонок, что из–под полы продают в некоторых лавочках парижского квартала Сен–Мартен. Один хранил книжонку–и, верно, еще не одну подобную–в своей домашней библиотеке, другой сразу же, едва войдя в дом, как бы невзначай схватил ее. Но не только книжонка, было что–то еще, и вот это «что–то» Мегрэ и старался восстановить в своей памяти. На десятую долю секунды его озарила какая–то бесспорная истина, но не успел он сосредоточить на ней внимание, как нить оборвалась – вот почему он так внезапно застыл на месте, словно сердечный больной, который пытается перехитрить свое сердце. Он же хитрил с собственной памятью. Он надеялся…